Места заключения
Свердловская о., ст.Обжиг, лагпункт Северного Урала 
Год начала 1938 
Год окончания 1939 
Месяц окончания 3 
О.Павла отправили в "лагерный пункт", или "командировку", на тяжелейшие работы
(лесоповал). Вскоре он заболел малярией с изнурительной лихорадкой.
В лагере был закон: на ногах стоишь — работай, упал — докажи, что не симулянт,
иначе сажали голым в карцерную яму. Яму прозвали "крикушной", т.к. заключенные,
попав в нее голыми, кричали: летом — от комаров, зимой — от холода. Сажали
в яму за любую безделицу, и редко кто был в состоянии вылезти из этой ямы по
окончании срока пребывания в карцере. Зная это, о.Павел, тяжело больной,
превозмогая себя, продолжал ходить на работу. Однажды земляк из того же барака
угостил его рыбой, присланной в посылке. Рыба показалась больному необыкновенно
вкусной, но после этого его состояние резко ухудшилось. Возвращаясь с работы,
о.Павел потерял сознание, и конвой вынужден был отправить его в санчасть, где он
смог немного поправить свое здоровье.
  Лесная делянка сначала находилась на расстоянии 5 км от жилой зоны, но, по
мере вырубки леса, это расстояние увеличилось до 12–14 км.
  О.Павел писал домой из лагеря: "... В лесу попадается... земляника, малина,
брусника..., но собирать некогда, да и не позволяет конвой". За этими словами
стояло вот что: заключенных гнали на делянки под конвоем, били прикладами,
травили собаками, которые могли задушить человека, укусить, изорвать одежду,
раздев человека догола. Конвой, без предупреждения, стрелял по любому, самому
малейшему поводу: за то, что немного отстал от строя, за то, что вышел из строя,
чтобы сорвать ягоду или подобрать орехи. Убивали и во время работы.
Рабочий день, не считая дороги, длился 13 часов. Мизерные нормы питания
находились в прямой зависимости от выполнения норм выработки. Выгоняли на работу и
и в сильные морозы свыше 50 градусов, хотя официально это запрещалось.
О.Павел писал домой: "Стоят сильные морозы выше 40 градусов, валенки мои
изорвались, обут я в лаптях, на ноги наматываю портянки, а сверху — шерстяные
носки..."
  Немногие выдерживали этот изнуряющий труд и полуголодное существование. Три
недели работы на лесоповале сами заключенные называли "сухим расстрелом".
В бараках не было окон. Электричества не было. Бочка из-под бензина,
переоборудованная под печку, не могла давать достаточно тепла.
"На работу выходим с рассветом и возвращаемся поздно...,
писать стало некогда, да и негде, и освещение плохое..., писать разучился, да и
руки карандаш не держат", — извиняется о.Павел за свои, ставшие редкими, письма.
В бараках спали на нарах, тесно прижавшись друг к другу. Нары вагонной системы
т.н. "вагонки", считались роскошью: у каждого было свое спальное место — голый
деревянный щит. 4 таких щита двухэтажным образом клали на 2 опоры — в
голове и в ногах. Было у "вагонок" одно неудобство — когда один человек
шевелился, три остальных тоже качались, но на это не обращали внимания.
"Помещение, в которое нас перевели, лучше прежнего. Нары вагонной системы. Спим
отдельно друг от друга, что мне очень нравится", — сообщает о.Павел родным.
  Спать приходилось, не раздеваясь. На ночь вещи можно было сдать в сушилку,
но спать раздетыми было опасно: можно было замерзнуть. К тому же одежду могли
украсть, а другой выдавать не полагалось, и тогда человек был бы обречен на
смерть от холода. Лапти по этой причине во время сна прятали под голову. Каждый
раз, отправляясь на работу, люди вынуждены были брать все, что у них было, с
собой, т.к. все, что оставалось, — крали.
  Бараки были сильно заражены насекомыми. Вшей с белья приходилось вываривать в
обеденных котлах.
  За одно неосторожное слово могли добавить срок, и никто не имел уверенности,
что рядом с ним не доносчик. Поэтому заключенные предпочитали не делиться ни с
кем своими переживаниями. "Хочешь выжить — молчи", — таково было негласное
правило. "Тяжела работа, еще тяжелее обстановка...Отрада и утешение только ваши
письма...", — писал о.Павел родным.
  "На все воля Божия, как ни тяжело, как ни грустно, но ничего не поделаешь... ,
будем терпеть и все переносить единодушно. Молитесь за меня, чтобы Господь помог
мне с терпением перенести данный крест", — писал он своим близким.
  Тонкой, но прочной ниточкой связи с жизнью были письма жены и детей и их
немудреные посылки с теплыми вещами и продуктами.
  Брат о.Павла, Дмитрий, работал учителем здесь же, в Свердловской области.
О.Павел написал ему письмо, сообщив, что находится в лагере, и попросил прислать
посылку с продуктами. Брат, боясь, что его и его близких тоже могут арестовать,
ответил холодным письмом, попросив о.Павла больше ему не писать и впредь с
подобными просьбами не обращаться.
  Велико было душевное страдание о.Павла за оставшуюся без средств к
существованию семью, на плечи которой всей тяжестью опустился и его крест.
Это чувство заставляет о.Павла в декабре месяце, в лютые морозы, написать родным
следующие строки: "Я ни в чем не нуждаюсь — сыт, здоров, обут, одет. Валенки
мои изорвались, но мне их не нужно, погода хорошая... "

У него болело сердце о том, что из-за него страдают и подвергаются всяческого
рода поношениям и издевательствам как родственники "врага народа" ни в чем
неповинные дети и слабая здоровьем матушка Серафима.
Каждая строка писем о.Павла родным дышала любовью к жене и детям,
заботой и душевной болью за них. Вспоминая прожитые годы, он просит прощения
у своих близких: "Я много худого не замечал за собой. Как я
жалею, что напрасно ругался на вас и вел себя не так, простите мне за все.
Теперь я знаю, как переносить напрасные оскорбления".
  О.Павел безропотно переносил все тяготы заключения.
Внешне спокойные его письма написаны им в то самое время, когда жизнь
заключенных была совершенно невыносима. В письмах он старался даже намеком не
выдать всей тяжести своего положения, и только случайно вырвавшаяся фраза
или слово в письме дают возможность понять всю глубину его страданий.
  Наступивший 1938г. принес некоторые изменения в судьбе о.Павла. Ранней
весной о.Павла отправили на Дальний Восток на строительство железной дороги
 Путь о.Павла и других заключенных лежал от Свердловска через Новосибирск,
Иркутск, Хабаровск в Комсомольск-на-Амуре, где завершалось строительство
Сибирской железнодорожной магистрали. Заключенных везли в "столыпинских"
товарных вагонах. Весь вагон был поделен на камеры. Каждая такая камера,
размером с обычное купе, была рассчитана на 11 человек, но в 30-е годы
в такие купе помещали 22 человека, а порой — до 30 человек. Сидели
скрючившись, не имея возможности распрямиться, пошевелиться или повернуться.
В купе была страшная духота. Расположенные высоко под потолком крошечные
зарешеченные оконца почти не пропускали ни света, ни воздуха.
На день выдавали немного соленой рыбы и 550 г хлеба. Пить при этом давали строго
ограниченно, один раз в сутки, и люди испытывали мучительную жажду. Раз в сутки
выводили "на оправку", но если в купе набивали до 30 и более человек, то на
оправку не выводили совсем. Люди оправлялись, не выходя из купе.
Было смертельно тяжело. И так ехали в течение многих дней и недель.
Многие умирали в дороге. Выносили мертвых только ночью, и порой они находились в
купе в течение всего дня, зажатые телами живых.
  "Из Сев.Ураллага нас переправили в Нижний Амурлагерь. Целый месяц ехали
поездом, — сообщает о.Павел в письме, отправленном родным в июне 1939г., —
главная работа — проводить железную дорогу"